“Могу я Борю услышать?..”
Вспоминает Сергей Лузин
Когда вы познакомились?
С Борей мы были вместе с самого первого класса. И проучились все восемь лет. Боря шел в школу через мой дом. Мы встречались на углу и дальше шли вместе.
В октябрята вас принимали?
В начальных классах мы все были “юными ленинцами”, носили звездочки пятиконечные. Кроме того, и я, и Боря имели детские увлечения: строили крепости из цветного пластилина, играли в солдатиков. Дальше — больше: от крепостей перешли к патронам. У отца Бори были боеприпасы — он же охотник, Боря проникал в кладовку. И приносил два-три патрона, не больше, — чтобы не заметили… Вдобавок в свободной продаже имелась селитра. Только не в охотничьих магазинах — как боеприпас, а в хозяйственных — как удобрение. Селитру фасовали по три килограмма в пачке. В торговом зале я набирал корзину полную. Три пачки, то есть девять килограммов. Совсем мало, 30 или 60 копеек, одна пачка стоила… Несешь селитру домой, набираешь в ванну горячую воду, с холодной — дольше возиться будешь. Селитра в воде растворилась, в ванну кладешь газетку, затем сушишь ее на батарее. Просохшую газетку скручиваешь в тугой рулон, сверху покрываешь фольгой, режешь рулон на цилиндры. В цилиндр засунь фитилек и подожги его спичкой. Самодельная бомбочка взорвется — игрушечная машинка поедет, типа реактивный двигатель. Наша с Борей фантазия далеко заходила. Соревновались между собой: чья машинка уедет дальше? Типа кружок автомодельный — только на дому. Кстати, в кружок авиамодельный Боря ходил точно. Я на книжных полках видел самолеты. Но подробней я не знаю…
Рыжий был вашим “мозговым центром”?
Да, двигателем всегда был Боря. Один раз взяли мы такой пластмассовый грузовичок. И бомбочку в него засунули. Обычно мы опыты на улице ставили, а тут у нас — занятия на УПК. И мы придумали запустить в туалете, на первом этаже. Запалили мы фитилек. На том же самом этаже был кабинет директора. И вот директор решил туда сходить. Грузовичок несется, мы выбегаем из туалета, а директор — нам навстречу. Он запомнил лица и потом нашел нас. Борю, меня, еще несколько пацанов….
В пионерах вы побывали?
С красными галстуками мы ходили, но изгалялись над ними по-черному. Галстук от частой стирки ветхой тряпкой становится. К кому-нибудь подойдешь, возьмешь за галстук, дернешь как следует, лоскут — у тебя в кулаке. Комсомолец у нас был один на весь класс. И это был не я! Я вообще в ПТУ-68 ушел, а Боря пошел учиться в десятый.
Кино и телевизор всегда на нас влияли. “Цыган” по TV пройдет — все ходят с плетками. “Робин Гуда” покажут — все с луками ходят. Ну, так вот, дзюдо — наше первое поголовное увлечение. Не один класс — вся параллель, и не одна параллель, сразу две или три, — записались в секцию. Это в четвертом классе примерно. Я-то недолго прозанимался: “колесо” не смог скрутить — был плотненьким уже тогда. А у Бори получалось и “колесо”, и все прочее. Он же другого телосложения — Боря всегда был худощавым. Кимоно, брюки, пояс — все это у Бори было. Он ездил на городские соревнования и там даже занял призовое место. Ходил Боря на дзюдо — целый год, не меньше…
У Бориса есть строчка: “На спину “Levi’s” пришпандорено, “West Island” на рукав пришпилено…” Телогрейки были в моде?
Телаги очень мы уважали. Брали фирменную вещь — не факт, что заношенную, — отпарывали портяк, пришивали на телагу. Потом ты повесил ее в раздевалке, а портяк с нее кто-нибудь срезал. Мы с Борей оба в телагах ходили. Он — в зеленой, я — в черной, они же теплые. Год, если не больше, мы ходили в них. Нет, учителя в школе не ругались. Они ругали нас за пиджак без галстука, за свободную одежду, за обувь сменную. Запретит директор наша пускать в школу без “сменки”, вот и тусуется перед крыльцом толпа человек сорок! Если опоздаешь на урок, родителей в школу вызовут. Ну и лезут все как могут: кто в окно, кто-нибудь через мужской туалет…
Среди учителей встречались чудаки?
Чудак номер один — учитель по зоологии! Это пятый или шестой класс. Самая первая встреча: “Парни, я раньше был полковником КГБ. Просто с руководством не сошелся характером. Потом уже я стал директором зоопарка. У меня целых пять ружей дома…” Нет, мы не ржем, нам всем интересно! “Одно из ружей Брежнев не брал, я взял себе. Организуем с вами охотничий кружок. Первого января — все на отстрел ворон!” Позже у него начались ненормальности, а Боря на него карикатуры рисовал. Огромный нос сверху — и маленькая нижняя челюсть. Еще о нем Боря начал писать стишки. Слова помню, но читать не буду. Потому что любое — кончалось словом “пидо…ас”. Матерщина в каждой строчке.
Тот же зоолог нам говорил про кладбище. Мол, будем эксгумировать трупы, сделаем новый скелет (старый скелет он разломал). Потом мы начали изучать “Размножение пернатых”. Эта тема ему очень нравилась, восторг у него был от подробностей про размножение. Зоолог вызвал к доске одну из девочек. И потребовал рассказать этот параграф. Она уже краснеет, он требует деталей, она начинает реветь. После этого зоолога еще не выгнали. Но у Бори с ним начались конфликты. Боря никому не позволял себя унижать. Чувство собственного достоинства у него было всегда обостренным. Я у него учился этому.
Вот физкультурник Вячеслав Петрович — это совсем другое дело! Кличку присвоили ему “Одеколон”. От него всегда пахло “Тройным”. Сначала он был объектом насмешек, но потом мы его очень зауважали. В конце восьмого класса мы все начали увлекаться штангой. А Вячеслав Петрович оказался штангистом — сдал на звание КМС еще в молодости. Рабочий вес у него был 155 килограммов — столько он жал от груди. Школьные уроки физкультуры Боря часто пропускал из-за переломов. Руки он ломал трижды: упал с дерева, помял в драке, еще что-то.
Еще один педагог — Савин Виталий Витальевич. Выглядел он необычно для учителя: джинсы, такая же куртка, модные узкие ботинки. Начали его “пробивать” — как нового учителя. Он что-нибудь рассказывает, ты громко произносишь фразу. Однажды я обнаглел, Савин мне сказал: “Выйди из класса!” Я не пошел. Он схватил меня за куртку — отлетели все пуговицы. Тогда я вышел. Урок закончился, подходит Боря: “Такое прощать нельзя! Пошли, Серега, к директору. На место поставим Виталия Витальевича”. Сделали иначе — поговорили с ним без директора. Нашли общий язык, в итоге мы с Борей переехали. С последней парты среднего ряда перебрались на первую, прямо перед столом Виталия Витальевича.
По телевизору повторили “Семнадцать мгновений весны”. Мы начали в классе записки писать. Даже не записки, а “телеги” целые. Каждый добавляет две-три фразы и передает своему соседу. У всех были псевдонимы: Борман, Мюллер, Айсман. Боря был Борманом. Сначала Виталий Витальевич перехватил “телегу” и начал объяснять материал. Но затем что-то в нее приписал и положил ее к нам на парту. То есть включился в игру…
Было у нас выражение: “коры мочить”. Вот одна такая кора: у соседа я увидел тетрадку с детективно-юмористическими историями, вроде как комиксы. Со смешными именами — чушь такая полнейшая. Увидел у соседа, сам перо попробовал, потом Борю привлек. После Борис Петрович пытался нас редактировать, чтоб получалось грамотнее. Сначала писали поодиночке, потом мы с Борей объединились. Вот типичный заголовок: “Пропали соленые огурцы!” Место и время действия постоянно менялись. Типа: агент 007. Суперагент — из тех, что на фиг никому не нужен. Где-нибудь в родной глуши, в каких-нибудь Малых Пупках, он собирал секретные сведения о нелепом заводе. Личной жизни у суперагента не было. Много тетрадей мы извели, и в каждой — по 24 страницы…
С чего началось увлечение боксом?
Первым туда отправился я. Сходил на одну тренировку. Боря сказал: “Я тоже хочу!” Ходили каждый день к 16.00. Потом появился тренер — Сергей Александрович Манин. Нам с Борей очень нравился бокс, мы занимались запойно. Первый раз Боря съездил на соревнования и проиграл. Противнику же было до фига лет! Но зато тренер дал Боре присмотреться к рингу. Это же сложно психологически. Потом были общегородские соревнования в спорткомплексе “Юность”, ближе к концу восьмого класса, зимой. Бился Боря на моих глазах (я тоже бился). Оба мы заняли призовые места. Боре досталось первое место среди юношей от 13 до 14 лет. Кубков не давали, нам давали грамоты. Победу мы не “обмывали”. Мы тогда даже еще не курили…
А как вы начали курить?
У Бори отец приехал издалека, привез пачку сигарет “Dunhill”. Она лежала на книжных полках, мы ее вскрыли аккуратно. Выкурили по одной, снова заклеили пленку. Потом еще покурили: “Боря, хорош, надо тормозить!” — “Да не, Серега…” Табак и бокс — увлекаться ими мы с Борей начали примерно в одно время. Дзюдо и штанга — это было для себя, а к боксу у Бори реальные были способности. Мог сделать карьеру! Как-то мы с Борей шли из “Малахита”. Это был спорткомплекс, где мы занимались боксом. Шли мы с ним в “Марию”. Это магазин, где продавался молочный коктейль. Идем разгоряченные, только что с ринга, обсуждаем подробности. Тут нам навстречу два парня: типа, пойдем отойдем? Мы отвечаем: легко! За углом они сказали: “Дайте мелочи”. Мы им дали мелочи! Боря врезал одному — они оба сорвались. Не туда парни попали вообще…
Как-то собрались мы вчетвером. Взяли две бутылки пива. Зашли в подъезд, расположились на подоконнике. Мы с Борей выпили свою бутылку. А Игорь с Артуром еще не успели. И тут идет мама Артура. В общем, они бутылку спрятали — за гаражом в сугробе: “Утром выпьем!” Пришли наутро — пиво замерзло. Это было “Жигулевское”, бутылка типа “чебурашка”…
У вас были дворовые группировки?
Вот их мы не застали, а в “жмень” играли — это бывало. С виду — игра, по сути — вымогательство. Даже если ты угадаешь, а они ошибутся — все равно ты пролетаешь. Несколько пацанов тормозили одного. Скручивали купюру в трубку, спрашивали: какая цифра? “Твоя — пятая по счету? А наши — все остальные!” Разворачивали купюру, смотрели цифры, считали суммы. Дело в том, что купюру подбирали с умыслом. Но даже если не подбирали, ты все равно останешься должен. Их же много, а ты один, всяко-разно тебя уболтают…
Играли в карты на деньги?
Начиная с восьмого класса, это был 1988/89 учебный год. В “буру” и “деберц”, валет назывался “ментом”. Штудировали на пару с Борей книгу “Карточные игры в России”. В параллельном классе был один пацан. Его папаня копил на машину. Но с таким сыном много не скопишь! Не мы одни “обували” этого простака. Он сам виноват — садился со всеми. Один раз мы с него “сняли” 100 рублей. Играли мы в “буру”, Боря играет — я очки считаю. В нашу пользу, разумеется. Тот ничего не замечал. Играли в девятиэтажке, сидя на подоконнике. В подъездах мы сидели часто, почти все время. Играли в карты, пили пиво, травили анекдоты, курили…
Что-нибудь мастерили своими руками?
Берешь две трубки из металла. Так, чтоб одна в другую входила плотно. Ну, типа поршень и цилиндр. Потом собачишь к ним резиновую ленту. Точнее, покупаешь жгут в аптеке. Из дерева вытачиваешь ложе. К нему приматываешь изолентой ствол. Дробинку закатываешь в пластилин. Эту пулю суешь в ствол и оттягиваешь резинку. На 10—20—30 метров она могла улететь. Убойная сила — стекло разбивалось. Стреляли по книжкам, в газетки стреляли. Нет, ни одной травмы не было.
Рогатки были гораздо опаснее. Резина была обычная — покупаешь жгут, разрезаешь вдоль. Другое дело наши пульки! Кто-то додумался стреляные пули добывать из тира. Он был офицерский, на улице Братской стояла воинская часть. Мы лазили через забор — когда караул пройдет мимо. Не ночью, а днем! Пробирались на стрельбище, где военные стреляли много лет. Пули нужны были от ПМ, калибром 9 миллиметров. Они лежали на земле либо торчали из бревен. Мы набивали ими свои карманы доверху. Кого-то из пацанов военные ловили, но мы с Борей ни разу не попались. Прилетит такая пуля из рогатки в глаз — само собою, глаза не будет. Бог миловал — никто из нас не пострадал. Это восьмой класс.
Музыкальные увлечения — какими они были?
Боря пытался петь под гитару, мог подобрать на ней песню. Мы увлекались В. Высоцким, еще Боря любил “Звуки Му”, “Наутилус”, “Алису”. А также “Scorpions”, “AC/DC”, “Metallica”. Боря был диск-жокеем в школе, развивал наши музыкальные вкусы. Сначала он записи брал у друзей. Позже Боря пластинками занялся, менялся ими во дворе — за рестораном “Малахит”. Это пахло криминалом, тогда же в Кодексе была статья за такое. Вместе с Борей мы гоняли на Шувакиш. Здесь ментов не было, зато здесь были старшаки. Малолеток могли избить, пластинки могли отнять. Один пласт, кстати, стоил от 60 до 100 рублей. Это восьмой или девятый класс…
Дрались в школе часто?
Очень часто — в восьмом классе! Каждую перемену идем курить на улицу. Там происходят схватки. Без особых причин: одному сказали одно, другому шепнули другое. Не стоит думать, что стравливали друг с другом. Кто сам не захочет, того не натравишь! Охота же узнать — кто сильнее кого? Тестостерон, сам понимаешь.
Гуляем вечером около школы: “Вы идите с той стороны, мы с — этой, место встречи здесь, на пятачке”. И вот четверо — двое слева, двое справа — идут навстречу друг другу. Изображая удар кулаком, делаешь звонкий хлопок. Человек мигом падает, его начинают пинать, опять же хлопая. Со стороны выглядит, как настоящая драка. Хлопать до сих пор могу очень громко! Опыт есть большой.
Один раз было такое же шоу. В итоге мы толпой “пинали” одного. И Боря говорит: “Давайте сядем на него — и перекур устроим!” Мы так и сделали. Бежит девчонка через дорогу: “Вы че, скоты! Вы че творите? Как вам не стыдно…” Тут мы встаем — избитый тоже. Мы помогаем ему отряхнуться. И начинаем все вместе ржать.
Кстати, это был первый раз в моей жизни. Я увидел, как во время драки кто-то впрягся конкретно, вступился за жертву. Притом что и драки, и шоу случались почти ежедневно. Обычно как бывает: кого-то бьют в подъезде, а никто из жильцов даже ноль-два не позвонит. Тем более открыть дверь и влезть в свалку.
С уроков вы с Борей срывались?
По любому поводу, и без повода тоже! Могли сбежать ради кино. Ходили в “Южный” кинотеатр, что на кольце трамвая “Вторчермет”. Сейчас там одноименный торговый центр. Еще было кино “Мир”, угол Фрунзе — Восьмого марта…
Помните свой выпускной?
Июнь 1989 года, позади восьмой класс. Выпускной бал для меня не очень хорошо закончился. Уже ночью мы отправились на Широкую Речку. Там был садовый участок у одного из наших парней. Боря был с нунчаками, я — с цепью на руке. Звенья ее — с чайную ложку. Мы ее спилили с качелей во дворе. К нашим девушкам подъехал велосипедист: “Садитесь, подвезу!” Они отказываются, велосипедист не отстает, все вместе подходим к беседке. А там толпа — под градусом! Ну, слово за слово. Один заметил мою цепочку. Я понял — драки не миновать. Размотал я свою цепь и двинул ему по голове. Заварушка началась. Дальше ничего не помню, словно выключили свет. Очнулся я на даче. Нет, победили в тот раз не наши! Это же жизнь…
Романы с девочками в школе бывали?
Не тот возраст. И вообще у Бори была одна любовь в жизни. Ирина Князева — его жена. Как только Боря встретил Ирину, наши пацанские увлечения пошли на спад. Но мы продолжали встречаться — вплоть до весны 2001 года Боря ко мне приезжал. Примерно раз в месяц. Был ресторан на Вторчермете — Боря ко мне туда приходил, я там работал вышибалой. Это 1993 год. Сейчас служба безопасности в кабаке — подозрительных лиц внутрь не пускает. А у нас было наоборот: проблема в том, чтоб выйти наружу. Зарплату мне не платили, работал я без оформления. Есть такой анекдот. Милиционер устроился на работу. Наступил день получки, все получили — а его нет. Потом пришел. “Ты где ходишь? Иди в кассу…” — “А я думал — дали ствол, выкручивайся как хочешь!” Так вот, у нас была крутая лестница, она в витрину упиралась. Там стекло было выбито — уж лет десять назад. За одно и то же выбитое стекло — деньги с пьяных клиентов брали снова и снова…
Читая стихи Бори, вы узнаете знакомых?
Да, иногда узнаю. “Дядя Саша откинулся, вышел во двор…” Жили у нас такие соседи. Была одна семья, три родных брата. Они за решеткой сменяли друг друга. Один — на зоне, двое — на воле, и так всегда. “Трамвай гремел, закат пылал…” Эта история случилась реально на наших глазах. “Со знаком качества на члене идет купаться дядя Стас…” Самого его помню, но шею он себе не ломал. Хотя народ часто тонул. Еще бывало, что всем двором успокаивали одного: “Отнимают топор, говорят: ну вот…”
Помните вашу последнюю встречу?
У меня все тогда было плохо. Друзей не осталось, проблемы сплошные. Боря был один, кто не отвернулся, и помог мне очень сильно. Приехал и сказал: “Ты че, Серега? Кончай грузиться! Айда ко мне. Пивка попьем, мама покормит. Что-нибудь решим…” Приехали, выпили, заснули. Утром я проснулся — где я, не пойму. Входит Боря: “Пока не перетерпишь — оставайся у меня!” Я согласился, взяли пива снова. В бутылках по пол-литра по ящику на брата, то есть по десять литров на каждого. Ну да, в итоге я переломался. Это все было в конце апреля, в двадцатых числах. А в начале мая я пытался Боре дозвониться. Чтобы он знал, что я в порядке. Дозвонился я только седьмого числа. Трубку сняла Оля: “Могу я Борю услышать?” — “А Бори уже нет…”
Когда голландцы снимали свой фильм, Алена Ван дер Хорс подарила мне “Оправдание жизни”. Я принес книгу домой, мама у меня взяла ее почитать. Соседка увидела книгу: “Откуда у вас стихи Рыжего?” Мама: “Серега с Борей учились вместе”. — “А мы всей семьей читаем его! И я, и взрослые дочери. Когда на Вторчик переехали — хотели найти его знакомых…”
Ирина Князева — вдова Бориса Рыжего. Геофизик-геоинформатик, живет и работает в Екатеринбурге.
Никогда не говорил о самоубийстве
Вспоминает Ирина Князева
Парикмахерская. Входят маленький Боря и его сестра Оля. Дамочка-парикмахер, всплеснув руками: “Ой, какая милая девочка!” Боря: “У этой дуры стричься не буду”. Оля: “Ну, что ж, пойдем в другую парикмахерскую…” В семье был культ Бори, ему позволяли многое. Мама, папа, сестры — все его баловали. Это не удивительно. Кого не балуют в дошкольном возрасте? Удивительно, что Боря не избаловался…
“А это я в костюме “Bаltmаn” сижу в штиблетах “Sаlаmаnder”. Вот как раз в плане вещей Борю не баловали. Советское время, все по блату. А откуда взяться блату в семье геофизика, да и приоритеты были другие (одежда в их число не входила).
Из школы все “быдло” ушло после восьмого класса. А до того была совсем другая тема! У парней существовала четкая иерархия. Ты победил кого-то в драке — стал на ступеньку выше. Бои случались практически каждый день. Во втором классе Борю били другие, потом он начал бить их и к восьмому классу был уже в так называемой элите. Боря же всерьез занимался боксом: “Тринадцать лет. Стою на ринге. Загар бронею на узбеке…” Даже занял третье место на чемпионате Свердловска среди юниоров (1987). Перестал тренироваться из-за травмы глаза. Не знаю, мог ли Боря стать боксером. Но заниматься ему нравилось — это точно.
Борис был худым, рост 175 см. А Серега Лузин — это такая громада, новых русских такими рисуют на карикатурах. И нам с подругами казалось странным: что их может связывать? Я думала, что Рыжий держит Лузина в качестве телохранителя. Позже стало ясно, что в телохранителях Борис не нуждается, сам за себя постоять может.
Скоро закончится перемена. Рыжий, ничего не делая, просто сидит за партой. И тихонько произносит: “А классно было бы тряпку половую П. на голову надеть!” Сам себе под нос говорит, ни к кому не обращаясь. Однако некто Б. все расслышал и надел тряпку П. на голову. В этот момент входит учительница по истории: “Рыжий, выйди из класса!” Боря возмущается: “При чем здесь я?” — “Все, что творится в классе, идет от тебя, Рыжий!” Это было в восьмом классе, мы еще не знакомы. Борис вспоминал об этом со смехом и некой пижонской гордостью. Он был безусловным неформальным лидером.
Мы долго проучились в одной школе (школа № 106 на мясокомбинате), прежде чем попали в один класс. Десятый и одиннадцатый — два учебных года провели вместе. До этого я была в “А” классе, а Боря ходил в “Г” класс. Борис учился в этой школе с первого до последнего класса. А я три раза меняла школы. Именно там нужно вешать мемориальную доску. На выпускной фотографии в том самом голубом альбоме он мне написал: “Великий Боря Рыжий желает себе и тебе счастья. Он уверен в том, что ты станешь такой же великой, как он”. Вот так, о себе в третьем лице.
В десятом мы попали в один класс, а в одиннадцатом начали тесно общаться. У нас была общая компания. До близкого знакомства с Борей я не обращала на него внимания. Где вы видели нормальных девочек, которым нравятся ровесники? Тем более я пришла из “А” класса, а тут какой-то “Г” класс. В “А” классе — лучшие, всего классов было четыре, последний — “Г” класс. Больше того, в десятом классе он меня слегка раздражал. Почему? Манипуляции, издевки, поддевки тех, кто слабее.
На уроках мы сидели как хотели. Пересаживались с парты на парту. Классным руководителем был Виталий Витальевич, 27 лет, почти наш ровесник. Позднее он стал свидетелем на нашей свадьбе. Только у него мы сидели на определенных местах, даже не знаю почему. На остальных уроках свобода была полной. Боря садился на заднюю парту. Парни делали там что хотели.
Иногда я пыталась вступиться за П., так сказать, воззвать к совести Рыжего. Тот ни разу не ответил, не нахамил, не оскорбил. Считал, что если девушка слабее, то зачем с ней связываться? Может быть. Кстати о стихах. Рыжий писал о П. приколы и рассказы в стихах и прозе. А вместе с Лузиным — они сочиняли “приколистические” истории про каких-то бородачей. Серега учился с Борей до восьмого класса. Даже покинув школу, Лузин остался в компании Рыжего. Они с Борей были друзьями “без дураков”, несмотря на то, что жизнь развела в разные стороны.
Уже классе в десятом вышла история с Осей. У С. кличка была “Ося”. Звонит ему Боря: “Серега, давай собирайся, идем на каток, в хоккей играть!” Ося: “Какой каток! Взрослые люди, какие клюшки?” Боря: “Да нет, все с коньками и клюшками, уже выходим, и ты иди!” Минут тридцать Боря доносил эту мысль: надо с клюшкой и коньками на каток идти. В итоге Ося пришел на каток — с коньками и клюшкой. И оказался в гордом одиночестве. Далеко ли он был, этот самый каток? От Оси — да, от Бори — нет!
У директрисы нашей была кличка “Фюрер”. Мерзкая тетка. Она не хотела брать Рыжего в десятый класс. Повода у нее не было, учился Боря нормально, хотя и общался с хулиганами. По оценкам директриса срезать Борю не могла, но брать не желала. После восьмого класса всех хулиганов она выставила — остались только Эдик и Боря. Родители предлагали им другие школы, на выбор. Но оба уперлись. То есть конфликт у Бори с директрисой возник сразу. Надавили из районо — Эдика и Бориса она взяла в школу. Точно так же, по звонку из районо, она взяла в школу меня. Не пошла директриса против районо, но прискребалась по любому поводу и без повода. Чтобы ни случилось — Рыжий виноват. Не выносила она Борю — и понять это можно. Воспитанный мальчик из интеллигентной среды — управлять им нельзя, а договариваться она не умела. До конца школы пыталась его выжить…
Однажды в классе кто-то из учителей увидел, что Боря пишет на парте.
— Рыжий, ты дома пишешь на столе?
— Пишу…
Всем стало смешно. Только позже я узнала, что Боря сказал правду. Придя к нему, увидела огромный лист бумаги, которым был застелен письменный стол. Боря писал на нем, пока хватало места, затем убирал исписанный лист и застилал стол чистой бумагой.
Как-то, мы тогда еще не общались с Борей, надо было мне стенгазету оформлять, и нужны были стихи. И Виталик, наш классный руководитель, дает мне совет: “Ты спроси у Рыжего! Он же сочиняет…” Я к Боре: “Нам нужны стихи. Говорят, ты сочиняешь?” Он очень обиделся, он такую мину скорчил! “Ничего я не сочиняю!” Потом объяснил, что он не сочиняет, он пишет.
Компанией ездили на дачу. Нам с подругой выделили одну кровать на двоих. Утром мы спим, звенит будильник. Просыпаемся, выключаем его, засыпаем. Опять звенит будильник. Снова проснулись, выключили, заснули. И вот так раз семь подряд. Кидаю сей ненавистный предмет в стоявший рядом ящик с картошкой. Звенит гад — прямо возле уха! Продираем глаза — возле кровати стоят две табуретки. Сидят Лузин и Рыжий, у них в руках будильник. Упорные ребята…
После школы мы оба поступили на геофизический факультет. Борис по стопам отца, я за компанию. В 1993 году родился Артем, поэтому учились мы на разных курсах.
“Ладно, выйду я за тебя!” Я-то имела в виду — выйду когда-нибудь.
А Боря пришел с цветами к моим родителям на следующий день. Мама спросила: “Может, до лета хоть подождете?” Боря ответил: “Ни фига! Она меня не будет ждать до лета…” 27 декабря 1991 года мы поженились. Пять лет жили у Бориных родителей. Хорошо жили.
Все десять лет, что мы прожили, Боря любил порассуждать: “А если б я не настоял тогда? Вышла бы ты за какого-нибудь… он бы тебя строил”. Подумает, помолчит, прибавит: “И я бы женился на какой-нибудь дуре! Пекла бы она пирожки, я бы ее гнобил”.
Многому у него научилась. Или друг у друга, не знаю. Получилось, что мы взрослели вместе. Любил повторять: “Ириночка, у меня есть ты и Артем. У тебя есть я и Артем. И никто нам ничего не должен”. Очень, знаете ли, в жизни помогает.
Переехав в свою квартиру, Боря продолжал ежедневно бывать у родителей. Два часа, один, полчаса — но ежедневно. У Бориса Петровича инфаркт был еще летом 1991 года. “Если я сегодня не зайду — завтра может оказаться поздно…”
Рыжий любил порядок. Но, в отличие от большинства мужиков, никогда не наводил его чужими руками. Такого у нас не было. У кого есть время, тот и занимается. Из меня хозяйка никакая. Лучше за компьютером посижу, поработаю. А Боря мог мыть посуду и обдумывать что-то. С Артемом тоже чаще гулял Боря.
“Ириша, какие у тебя планы?” — “Уборка, стирка”. — “Давай посидим, поговорим, а завтра вместе сделаем все!” Беседовали ежедневно, мне кажется, это нормально, обычно. Большая часть нашего брака — сидим на кухне и разговариваем. Артем нас только так на своих рисунках и изображал.
Боря, как только мы поженились, чередой хорошо спланированных истерик отлучил меня от всех подруг. А когда в отдельную квартиру переехали, даже ручку купил для входной двери с надписью: “Мой дом — моя крепость!” Я еще сказала: “Ты совсем чокнулся, Рыжий!” Он не говорил прямо, просто я видела, что ему плохо, когда посторонние в доме. Я на нейтральной территории, он на квартире родителей — так мы встречались с друзьями-подругами. Это был его пунктик, я приняла правила игры. Конечно, кто-то все же бывал. Но обязательно друг друга предупреждали и спрашивали: “Не против?”
Как выглядела истерика? Боря кричит, скандалит, возмущается. Я молчу. Стоит чашка. Чтобы закончить истерику, чашку надо разбить. Он берет нож, бьет эту чашку. Я задаю вопрос: “Полегчало?” Улыбнется. Принесет веник с совком, уберет осколки, выбросит в мусор. Ему точно стало легче! Дальше — извинения. Боря выплеснул эмоции — слишком много накопилось… И только один раз я смахнула всю посуду (не одну чашку) со стола, разбила ее об стену. Рыжий опять же встал, убрал осколки, сходил к родителям, принес пустырник, заварил мне. Заставлял меня пить эту гадость. Он был поражен — впервые истерика с моей стороны. Пустырник я молча выпила. Боре стало смешно: “Так ты у меня истеричка? Еще пара таких выходок — и я шелковым стану! Буду ходить по одной половице…”
Я могла злиться долго, Боря же отходил быстро. “Проматерился, проревелся и на скамейке захрапел…” Да, это строки про него, только он никогда не матерился при мне, тем более при сыне. И эти стихи Артему нравятся. Нет, остальные не нравятся — пока…
У родителей Боря не имел обязанностей, он даже мусор не выносил. А мне, например, говорил, что девушкам с мусором ходить неприлично. До сих пор в нашем доме мусор выносит только мужчина, теперь уже Артем. Имя Артему мы выбирали вместе. Перебрали много вариантов. Не поссорились. Мы за десять лет — один раз поссорились на бытовой почве.
Боря и Тема обычно гуляли в Зеленой Роще. Если я иду с Темой — то ни с кем не общаюсь. Он сидит в песочке, я читаю книжку, на него смотрю, в диалог не лезу, лиц не различаю. Боря знал всех мамаш. И со всеми общался, обсуждая детей и… читая им стихи.
Если надо прикрикнуть, у отца выйдет резко. Поэтому на Тему прикрикивала я. И я же учила читать, писать, считать. Один час перед сном. Боря: “Я могу не сдержаться! А ты женщина, у тебя получится мягче. Да и на маму он обид не затаит, бояться не будет…” И в детсад Тема пришел лучшим по чтению, счету, письму. Боря читал Артему стихи — что на ум придет. Всей семьей мы читали друг другу “Муми-троллей”. Мне Боря мог прочесть по заказу. Скажем, Анненский, Кушнер, Гандлевский, Иванов. Еще в садике Боря выучил Тему: “У Клариссы денег мало, ты богат — иди к венцу. И богатство ей пристало, и рога тебе к лицу”. Эти строки выручают Артема до сих пор, когда его спрашивают: “Вы знаете наизусть какое-нибудь стихотворение Пушкина?”
Наш обычный график: в 8.00 я привожу Тему в детсад. В 17.00 Боря его забирает. Мы не вели ребенка в детсад, если могли остаться дома. Примерно дважды в неделю — у меня была военная кафедра, а Боря брал выходной на работе.
Когда я думала отдать Артема в “мажорную” школу, Боря настоял — только в обычную! Конечно, они похожи. И все шишки на Артема в школе, как и на Борю. Но Артем гораздо жестче. Даже на табурете Тема сидит, как Рыжий. Он не мог это запомнить! Смотрит Тема фильм СГТРК о Боре: “Магический кристалл”. Говорит: “Юмор, как у меня!”
Еще пример. На столе стоит ваза, там лежит последняя конфета. Тема знает, что ему отдадут ее. Но спросит обязательно: “Можно я съем последнюю конфету?” Обязательно! Чуть-чуть меня заденет — уже спешит извиниться. Ухожу — проводит до двери, вернулась — выйдет в прихожую. Все эти привычки у Темы от Бори.
Были мы с Борей в Питере. Днем гуляли по городу, а по вечерам Боря под впечатлением писал на всем, что под руку попадалось. Я купила для мамы отрывной календарь. В нем были на каждой странице — стихи разных авторов. Это была моя идея: я читала — он угадывал. Почти всегда! Узнавал поэтов по стилю — не зная этих стихов конкретно. Боря много рассказывал мне о Заболоцком и Мандельштаме. Точнее говоря, об их тюремных мытарствах. Порою Рыжий делал мелкие пакости: “Ира, Бунина почитай! Хорошо, говорят, пишет”. Я начинаю, плююсь, бросаю книгу: “Дрянь!” Боря: “Дрянь? Значит, я читать не буду…” В поезде я читала Ремарка, Боря листал “Войну и мир”.
Строчка внезапно пришла — Боря ее записал. Потом что-то додумал, затем что-то вычеркнул, никаких жестких графиков! Вот английским языком заниматься ежедневно один час — это по графику. Он был очень строгим в отборе текстов для публикаций. Не хотел печатать ранние стихи.
“Я — писатель! Чем кормиться — пусть жена думает…” Таким Боря не был. Напротив, вечно переживал, не меньше ли меня зарабатывает. Подрабатывал он постоянно: пытался помогать моему отцу — высококлассному автожестянщику; охранял автостоянку между улицами Малышева и Куйбышева; дежурил на вахте в Горном институте; были какие-то гранты в НИИ…
Боря не любил работу в НИИ геофизики. Говорил: “Вхожу в вестибюль, бегом — на свой этаж, отпираю дверь, забегаю внутрь, щелкаю замком. Чтобы ни с кем не встретиться!”
Рыжий был совой. Спать ложился часто в семь часов утра. Меня будил, готовил кофе, ложился спать. Иногда Боря мог не спать сутками. Ночь не спал — на работу едет! Если будить Рыжего — это по два часа: “Боря, вставай! Боря, вставай! Боря, вставай!” Бывало, что мы с Артемом водой его пугали: “Сейчас тебя обольем!” Очень тяжело просыпался.
Любимые сигареты Бори “Winston”, “Ява золотая”, да курил он то, что было, вечно денег было мало. Если не спал, то курил много, до четырех пачек за сутки. Книги всегда стояли в идеальном порядке. Пальцами правой руки перебирал постоянно: проверял число слогов в строке. Мог их считать и говорить со мной одновременно. Любимые слова — “типа” и “без дураков”, то есть “честное слово, говорю правду”.
Врал Боря всем и всегда. Точнее говоря, фантазировал. Не получалось врать только мне, чему он искренне удивлялся. У него глаза по-другому смотреть начинали. Как-то раз сидим: я, его сестра Ольга, Боря. Он ей что-то излагает. Она его слушает. Затем Ольга меня спрашивает: “Правда?”
Любимое блюдо Рыжего — кролик в белом соусе. Боря сам его делал. А из меня кулинар никакой. Любимый алкоголь? Гурманом Боря не был. Если начался запой, Боря выпьет что угодно.
Не так часто Боря пил, как об этом пишут некоторые. Запои случались иногда, раз в шесть или восемь месяцев. Но между запоями он не пил совсем, организм не принимал алкоголя. Выпивая, он не менялся, как в пословице: “Что у трезвого на уме, то у пьяного на языке”. Боря не просто менялся, он становился совсем другим человеком. Не пил с теми, кого уважал.
Трезвый Боря был очень тактичным интеллигентным мальчиком из профессорской семьи. Если ему кто-то начал говорить что-то, Боря сидит и слушает час, два, три. Если Боря выпил, все ограничения сорвались. Боря “схоронил” Лузина три раза, даже на могилку к нему ездил, чтоб иметь повод выпить: “Ира, Серега умер!” А Серега Лузин за углом стоит. Пьяный Боря не мог разговаривать с О. Дозморовым или Олег с ним. Они общались только на трезвую голову.
Олег Дозморов был единственным человеком, для которого Боря был дома всегда. Любому другому я могла по телефону сказать: “Нет, Бори нет!” Хотя на самом деле он дома, просто общаться не хочет. С Олегом Борис общался всегда. Это видно по “Роттердамскому дневнику”, где все персонажи описаны с юмором, лишь Олег Дозморов с теплотой. Плюс множество стихов, посвященных Олегу или о нем упоминающих: “Леонтьев, Дозморов и Лузин, вот, Гриня, все мои кенты…”, “Владелец лучшего из баров…”, “Поручик Дозморов, держитесь…”. Вообще у Рыжего девяносто процентов личных отношений через стихи выражено. Это касается не только Дозморова.
Кстати, с Олегом Боря долго знакомиться не хотел: год или два. Вернее говоря, оба они не спешили знакомиться — очень уж стихи у них были разноплановые. Их познакомил Алексей Кузин. Эрудит, увлеченный человек, филолог, Дозморов стоил Рыжего! Особенно на фоне тех докторов наук, которые стихов Бродского не читали. Да, такие были в Екатеринбурге.
Они беседовали о поэзии, о поэзии, о поэзии — в Екатеринбурге, в России и в мире. Я сидела рядом, мне было смешно: они не видят, как они похожи! У Олега черты лица чуть жестче, чем у Бори, а во всем остальном — близнецы. Часа три они точно говорили, не могли наговориться. И так они были готовы при каждом случае беседовать. Олег и Борис ежедневно созванивались. Вечером 6 мая 2001 года Боря тоже позвонил Олегу…
Боря очень увлекался людьми, очаровывался ими, а потом разочаровывался. Как обычно было дело? Боря знакомится с кем-то, берет от него все лучшее, как бы исчерпывает человека. Олег Дозморов был единственным, кого Боря никак не мог исчерпать.
Общения Боре всегда не хватало. Если общаться не с кем — Боря идет к А. Кузину. Они общались в Горном институте, прямо на вахте.
Приходит после общения с очередным “гением” и рассказывает: “Знаешь, Саша мухоморы ест, и жена его ест. И ссоры у них до драк доходят!” Для меня это было дико. “Как так, Боря? У них же два сына”. — “Иришенька, они не такие, как мы с тобой”.
Но в начале знакомства с кем-либо Борис часто бывал в восторге от человека, а я, послушав рассказы, навешивала ярлык. Через какое-то время: “Ира, ты была права!” Боря очень слабо разбирался в людях с первого взгляда. Хотя я тоже ошиблась насчет Лены Тиновской. Боря давно хотел меня с ней познакомить: “Вот она тебе точно должна понравиться!”
Я прикалывалась: “Зачем мне знакомиться с какой-то кондукторшей?”
В итоге мы познакомились уже после смерти Бори, позже подружились. Лена удивительный человек. Она и старшая сестра Бориса, по совпадению тоже Лена, реально помогли мне выкарабкаться.
Боря никогда не говорил о суициде. Говорил о том, как мы будем красиво стареть вместе. На улице ему очень нравилось наблюдать за пожилыми парами. И за беременными женщинами, их Боря тоже считал красивыми.
Алексей Кузин — геофизик, преподаватель Уральского горного университета. Автор 4-х книг стихов и книги прозы “Следы Бориса Рыжего”. Живет в Екатеринбурге.
Трико с дырочкой
Вспоминает Алексей Кузин
Когда вы познакомились?
Борису было всего 17 лет, а мне уже 36. Именно тогда мы встретились благодаря его сестре Ольге. Это был февраль 1992 года, он учился на первом курсе Горного института — специальность “геофизика”. А я там преподавал. Его сестра Ольга тоже училась там раньше. Она знала, что у меня уже одна книжка стихов вышла. И Ольга сказала мне, что у нее есть брат Боря, который тоже пишет стихи. Однажды я зашел к ним в гости. Борис был юноша стройный, сухощавый, одетый точно как в стихах:
Кроссовки и майка —
короче, одет без затей,
чтоб было не жалко
отдать эти вещи в музей.
Трико у Бориса было с дырочкой — вот здесь, на коленке. Еще желтая футболка и тапочки на босу ногу. Он зашел, мы поздоровались и познакомились. С самого начала мы были на “ты”, я был для него Алексей — он так меня всю жизнь и звал. Хотя я его был вдвое старше…
Когда вы с ним заговорили о стихах?
С первой же нашей встречи. Боря дал мне листочек, на котором очень разборчиво были написаны стихи. Он был абсолютно грамотным, хотя я не знаю, много ли он читал в то время. Я сказал ему тогда: “Борис, ты пишешь, примерно как молодой Лермонтов”. Цитата:
Если меня убьют на войне,
Надень, дорогая, черный платок,
В плечо моей маме — рыдай обо мне,
Брось на могилу — алый цветок.
В каком-то интервью Борис говорит, что после моей похвалы он написал за одну ночь около сорока стихотворений. Думаю, он не преувеличивает, мог бы и сорок успеть. Я основательно сопоставлял стихи и даты: Борис мог 3–4 стихотворения за день написать, и все великолепные. Меньше восьми строчек “чистовика” в течение недели Боря не делал…
Боря мог каждый день писать стихи?
Вернее сказать, он писал каждую ночь. Для этого были весьма благоприятные условия: у него очень умные и понимающие родители. И если Боре надо писать, он ночью будет писать стихи, а утром не пойдет на занятия. И никто не будет устраивать ему скандалов. Хотя поначалу они не осознавали, что он — настоящий поэт. Считали, что он должен стать геофизиком. И стихи этому мешают. Так им казалось первое время…
В какой семье вырос Рыжий?
Отец Бори был доктором геологических наук и директором института геофизики. И всю жизнь он работал начальником партии среди геофизиков. Бориса воспитывали в семье три женщины: очень добрая мама — Маргарита Михайловна и две заботливые сестры: Лена и Оля. Он был последний ребенок в семье, конечно, любимец. Отец ему с детства стихи читал. А вот в школе Боря прочно занял место среди двоечников, десятый и одиннадцатый классы он закончил только под нажимом мамы и папы…
Где вы обычно общались с Борей?
Чаще всего наше общение происходило на вахте в вестибюле Горного института, где я подрабатывал. Борис через месяц или два принес новые стихотворения, опять несколько десятков. Сразу было видно, что он очень одарен. Когда он начал писать стихи, то перечитал всю русскую поэзию. От Гаврилы Державина до Сергея Гандлевского — всех, всех, всех. Он запоминал стихи, слыша их мелодический рисунок и рисунок словесный.
Борис был всегда на равных с новыми знакомыми?
В 1991 году он пришел в одну группу, но почему-то дружил со студентами из другой группы. Борис никого и никогда не унизил и не толкнул, он просто “корешился” с этими, а не с теми. В принципе, ему нравилось играть своего среди чужих, чужого среди своих. Он был светел, оптимистичен, весел. Борис — радостный от природы человек. Я одного понять не могу: как такие люди кончают с собой? Радость его изнутри лучилась. Но с другой стороны, Борис был очень тонок и деликатен. Если он видел проявление жлобства, то сразу же подкалывал жлоба. А будь Борис при этом выпивши, так он еще и подрался бы…
Расскажите про студенческую практику в Сысерти.
Мы всегда опасаемся конфликтов: там братки сплошные, вся территория поделена. Всегда есть местные и наши — 100 человек парней примерно. И наша задача — чтобы не произошло стычки где-нибудь около пивного киоска. Потому что если начнется ссора, то она перерастет в драку с кольями. Летом 1994 года, когда ездил Борис, был случай: местные парни пришли на нашу площадку поздно вечером, часов в одиннадцать, уже с палками в руках. И стоят они все, стенка на стенку. И отступать никто не хочет. А Борис тут как тут, хоть и не лезет в самую свалку. Слава Богу, в тот раз обошлось без драки! Еще другой эпизод: общение с девчонками. Вечером там все кучей ходят, а какие-то подружки ему говорят: “Боря, можно мы пойдем домой?” — “Нет, нельзя, ждите меня здесь!” И не отпускает. Вроде бы строго говорит, но улыбка такая на лице…
Какой была первая публикация Рыжего?
В ноябре 1992 года появились его стихи в газете “Горняк”. Я сам составил подборку, и вступительную статью тоже я написал: “Шаги Бориса Рыжего”. Были напечатаны три стихотворения: “Облака пока не побледнели…”, “Копьем разбивши пруда круп…”, “Тише! Вверзнулся в тишину и застыл…”.
Как относился Борис к публикациям своих стихов?
Для него важны были публикации, и ему бесконечно хотелось признания. Иногда даже через себя переступал, а потом говорил, что после этого не хочет жить. Например, “голубых” он ненавидел. А иногда приходилось и руку жать им. В 1993 году стихи Бори впервые появились в “Уральском следопыте”. В 1995-м были две публикации в течение одного года в “Урале”. В 1997 году Борю напечатали в питерской “Звезде”, а в 1999-м — в московском “Знамени”. К тому времени он уже семь лет публиковался в нашем городе.
Рыжий отслеживал реакцию читателей на публикации?
Он всех и всегда спрашивал: хороши ли его стихи? Советовался с авторитетными для него поэтами. Он был очень застенчив. В свое самое сокровенное Боря даже близких друзей не всегда пускал. Кстати, их было очень немного! Это Вадим Синявин, Игорь Воротников — у них с Борисом было соперничество. С Олегом Дозморовым мы давно хотели познакомить Бориса, и они быстро подружились. Еще Дмитрий Рябоконь и Роман Тягунов — почти деклассированный элемент, но гениально одаренный.
Дмитрий Рябоконь — поэт, автор книги “Стихи”. Живет в Екатеринбурге.
В компании хороших поэтов
Вспоминает Дмитрий Рябоконь
Представьте, вваливается поддатый хрен с поддатой подружкой. Прерывает всех выступающих репликой: “Говно!” Его хотят вывести из помещения. Временами он успокаивается, чтобы отхлебнуть прямо из горла бутылки самогон. Затем его внимание сосредотачивается на худощавом парне со шрамом на щеке. Затем он говорит, что наконец-то услышал хорошие стихи. Затем он заставляет всех присутствующих на этом поэтическом сборище, в том числе — интеллигентных дам с буклями, придумывать рифмы к словам х… и п… Угроза выдворения становится все ощутимее. Тучи сгущаются, но он уходит курить. Вскоре на лавочку к нему подсаживается худощавый парень со шрамом. Так произошло мое знакомство с поэтом Борисом Рыжим летом 1992 года. Подобное поведение на вечере поэзии Рыжий видел впервые, но оно ему импонировало. Борис знал, что все правильно, что все так и должно быть.
Декабрь 1998 года. Олег Дозморов и Борис Рыжий приходят ко мне на мини-рынок на углу Ленина —Луначарского, где я работал охранником. Мы с Борисом не виделись больше шести лет. Очень обрадовались встрече. Долго смеялись над тем, что у Бориса вышла подборка стихов в питерском “голубом” альманахе “Urbi”.
Первая половина марта 1999 года. Борис хочет написать рецензию на мою первую книжку, которая выйдет в апреле. Материал у него на руках. Я — после очередного запоя. Ушла жена Людочка. Борис Рыжий и Олег Дозморов идут к ней в киоск на улицу Луначарского и просят ее вернуться. Говорят ей, что я хочу кодироваться. Людочка возвращается. Ко мне на квартиру приходит врач по фамилии Князев. То есть он имеет такую же фамилию, как жена Бориса Рыжего. Потом Борис выяснял: родственники его жена и этот нарколог или нет? Выяснил: не родственники. Олег Дозморов и Борис Рыжий подбадривают меня вплоть до кодировки, пока этот нарколог вкалывает мне витамины. Целую неделю они возятся со мной, как с маленьким. Покупают минералку. Насколько хватает сил — смеемся, что у Ирины, жены Бориса, такая же фамилия.
26 марта 1999 года. В “Литературном квартале” — приложении к “Уральскому рабочему” — выходит рецензия Бориса Рыжего на мою книжку “Стихи”. Составители — Евгений Ройзман и Евгений Касимов. Екатеринбург, издательство Уральского университета, 1999. Это — самая лучшая рецензия, в которой Борис очень точно угадал фишку моей поэзии: “Стихи Рябоконя требуют от читателя особой подготовки, внимания и любви к поэзии. Иначе можно запросто попасть впросак, разрыдавшись над шуточным стихотворением, или, наоборот, рассмеявшись в том месте, над которым надо плакать”. Позже, в 2004 году, эта рецензия была повторена в посмертной, самой полной, книге стихов и прозы Бориса Рыжего “Оправдание жизни”.
21 апреля 1999 года. Наконец-то вышла моя первая и пока единственная книжка! Борис замечает: “Вообще-то тебе повезло — в нужное время ты попал в компанию очень хороших поэтов…” С ноября 1986 до лета 1989 года я входил в поэтическую группу “Интернационал”, в которую входили также Евгений Ройзман, Юлия Крутеева, Салават Фазлетдинов, Михаил Выходец. Летом 1989 года Юлия Крутеева уехала в свой родной город Златоуст, и группа распалась. Рыжему нравились стихи Ройзмана. Особенно вот это: “Итак, все решено, мы остаемся…” — стихотворение 1990 года.
Октябрь 1999 года. В “Новом мире”, в разделе “Библиография”, упомянута моя книжка “Стихи”. А появилось это упоминание после того, как Борис Рыжий и Олег Дозморов съездили в Петербург на конгресс, посвященный 200-летию со дня рождения А.С. Пушкина. Дозморову подвернулся случай, и он подарил мой сборник стихов “новомирскому” критику Сергею Костырко. Рецензия Рыжего на мою книжку полностью себя оправдала.
24 февраля 2000 года. В “Литературной газете” появляется стихотворение Бориса Рыжего “Море”, посвященное мне. Позднее оно вошло в первую книгу его стихов “И все такое…”.
Март 2000 года. Я пишу ответное послание на стихотворение Бориса Рыжего “Море”. Тотчас же звоню ему и читаю по телефону. Рыжий ржет. Название “Море. Постскриптум”. Цитата:
Меня влекли просторы моря,
Меня манил глубинный гул…
Сбылась мечта, поскольку вскоре
Я в море водки утонул.
30 апреля 2000 года. Рыжему нравилось мое стихотворение “Пасха-2000”. Одно из самых любимых оно у него было. Рыжий иногда приходил в гости к Верникову. Случалось, он мне оттуда звонил. И от себя, и от Верникова “на бис” просил это стихотворение прочитать. Они там с Верниковым включали громкую связь, и слушали, и ржали. Они все там припадали и угорали.
Цитата:
Там на Пасху я позвал
Скромницу, сказав: яички
Заждались. Но я не знал,
Что она — шизофреничка.
9 мая 2001 года. Я написал стихи “На смерть Бориса Рыжего”. Так сказать, дурной отголосок Бродского. Есть у него стихи “Пятая годовщина”. Но размеры никому не принадлежат, верно?
Олег Дозморов — поэт, автор поэтических книг “Пробел” (1999), “Стихи” (2002), “Восьмистишия” (2004). Стихи переведены на английский, голландский и итальянский языки. Живет в Лондоне.
Гуляли всю ночь по Питеру
Вспоминает Олег Дозморов
Мы познакомились в сентябре 1996 года в гостях у Алексея Кузина, екатеринбургского литератора и барда. Алексей пригласил нас специально, чтобы познакомить. При знакомстве присутствовал также Игорь Воротников. Мы с Борисом, как и полагается молодым поэтам, обменялись именами-паролями. Быстро выяснилось, что у нас один круг чтения и схожие взгляды на поэзию.
По-моему, мы сразу почувствовали интерес друг к другу, потребность во взаимной оценке стихов. Суровые Алексей и Игорь, принадлежащие к старшему поколению поэтов и наших взглядов не разделявшие, почти не принимали участия в разговоре. Мы как-то сразу обособились и часа через полтора ушли на квартиру родителей Бориса (это недалеко) за книгами и проговорили там до поздней ночи. Потом я с трофеями поехал домой, поймав частника. Книги были, насколько я помню, “На сумрачной звезде” Кушнера, “Памяти Петрограда” Кублановского, “Евразия и другие стихотворения” Пурина, несколько номеров альманаха “Urbi”. То, что Борис привозил из Петербурга и что составляло его тогдашнее чтение.
Мы стали видеться несколько раз в неделю. Как правило, сидели у Бориса на Куйбышева или у его родителей на Шейнкмана — от дома до дома было две минуты ходьбы. Выбираться, как говорили, “в город” Борису было неудобно, потому что он забирал сына Артема из садика и сидел с ним. Да Борис и не любил далеко отходить от дома.
В 1999 году у меня и у Бориса появились домашние телефоны (на Шейнкмана телефон и так был, и поэтому, кстати, Борис много времени проводил в родительской квартире). Мы стали созваниваться два-три раза в день. Но все равно продолжали встречаться несколько раз в неделю, хотя бы потому, что у обоих накапливались новые стихи, мнение о которых не терпелось услышать.
Борис отделывал свои стихи очень тщательно, подолгу. А писал очень быстро. Однажды Боря, пока я ехал к нему на трамвае, то есть минут за 15–20, сочинил два — за себя и за меня — виртуозных сонета на тему “О Москве”. Таково было глупое условие участия в студенческом поэтическом конкурсе, куда мы хотели поехать. Стихи на другие темы конкурса у меня были, но писать сонет на такую тему мне казалось диким, и я категорически отказался. А Борис хотел, чтобы мы поехали в Москву и зашли к Евгению Рейну, которого о нашем визите должен был предупредить Саша Леонтьев. Итак, Борис сочинил сонет, мы заполнили анкеты, вложили в конверты подборки и фотографии. В итоге мы заняли призовые места на этом конкурсе и даже получили денежные призы. Сонет красуется под моей фамилией в сборнике стихов конкурсантов. И к Рейну мы зашли, но он нас дальше прихожей не пустил, извинился, сказал, что занят, “занимается с автором”. Взял наши подборки и в качестве утешения подписал нам один на двоих “Сапожок”: “Дорогим Дозморову и Рыжему с приветом Рейн. 16.04.97”. Мы вышли на улицу и обнялись. Это были лучшие годы в моей жизни.
Когда, где, как увиделись в последний раз?
Точно не помню. Кажется, за несколько дней до седьмого мая, дома у родителей Бори. Говорили о переезде в Москву (в принципе, ехать или не ехать), о том, что их лаборатория в ближайшее время получит большой грант, о петербургской литературной премии “Северная Пальмира”, на которую незадолго до того выдвинули книгу стихов Бориса, — и, по некоторым сведениям, шансы его были высоки, о других тогдашних обстоятельствах Бориса.
Шестого мая вечером мы проговорили около часу по телефону. Разговор был обычный, на те же темы, меня ничто не насторожило. Над чем-то, как обычно, смеялись. Потом Борис сказал, что ему нужно идти к родителям, спросил, не перезвоню ли я туда (что было нормально, и меня опять ничего не насторожило), но было уже поздно и т. д. Попрощались, вышло, навсегда. Иногда я думаю, что это был срыв, что Борис просто не пережил момента, что сказанные вовремя две-три фразы могли бы все изменить… Но ничего уже не вернешь.
Верно ли, что Борис Рыжий звонил вам почти каждое утро? Звонил в одно и то же время или в разные часы? Утро могло начаться в 4.00 утра? А раньше могло?
Да, Борис звонил каждый день, и я ему тоже. Как человек в высшей степени деликатный, Борис никогда не звонил раньше 10 утра и позднее 11 вечера, даже если был срочный разговор. Беседу мы начинали обычно весьма аристократично: “Поручик Дозморов изволили уже встать (или отобедать)?” или: “Алло, это квартира известного литератора Рыжего?” Потом ржали как сумасшедшие.
Вы беседовали подолгу? Час, два, три? О ком вы говорили? О писателях-классиках? О знакомых авторах? О чем еще?
Да, поговорить мы любили — и всегда находилось о чем. При этом выпивалось изрядное количество кофе и выкуривалось много дешевого табаку. Обсуждали, во-первых, свежие стихи друг друга. Во-вторых, прочитанные книги и журналы. В-третьих, новости с литературных фронтов — из Москвы и Петербурга, а также тыловые сводки о положении Екатеринбурга и окрестностей, жизнь местных литераторов. Кроме того, вспоминалось детство, юношеские влюбленности, рассказывались семейные истории, а вообще, говорилось обо всем, о чем обычно говорится между гусарами в дружеском кругу, когда они, знаете, скинут эдак ментики и раскупорят бутылку шипучего.
А по поводу бандитов и алкашей — эту тему мы с Борисом обсуждали часто, рассказывали друг другу ужасы из детства. Я жил в доме, который был общагой завода коммунального машиностроения. “Контингент” был соответствующий. Драки, убийства. Но вот в мои стихи эти люди не попадали, а у Бориса — чуть не в каждом в какой-то период. И он мне как-то сказал: а знаешь, в чем разница? Я любил этих людей. Вот так.
Кому звонил Борис Рыжий?
В хорошем настроении, в поиске новостей Борис звонил всем: Диме Рябоконю, Роме Тягунову, Лене Тиновской и другим местным поэтам и литераторам. В дурном расположении духа Борис не звонил никому и к телефону не подходил.
Более широкий круг регулярного телефонного общения Бориса — О.Ю. Ермолаева, С.М. Гандлевский, А.С. Кушнер, Е.Б. Рейн, Г.Ф. Комаров, А.А. Пурин. Но, думаю, самое интересное — это многолетняя переписка, которую Борис вел с Сашей Леонтьевым, с Александром Семеновичем Кушнером, с Кейсом Верхейлом.
Может, вы вспомните какой-нибудь интересный случай?
Борис любил розыгрыши. Однажды, вернувшись из Петербурга, он рассказал всем, что один известный тамошний поэт с очередной литературной премии купил себе “Мерседес”. Екатеринбургские литераторы, узнав об этой “покупке”, очень возмущались.
А однажды я зашел к Борису в гости, нажал кнопку лифта, стою, жду. Вдруг шум сверху, крики. С лестницы скатывается какой-то маленький взлохмаченный человек, выскакивает на улицу. Сверху несется: “А Лермонтову давали?! А Маяковскому давали?!” Я поднялся к Борису, он нервно курит на кухне, матерится. “Кто это, — спрашиваю, — поручик, такой всклокоченный от тебя бежал?” — “Да вот, бл.., — отвечает Борис, — пришел молодой поэт N и стал жаловаться, типа, девушки ему не дают. Пришлось спустить мерзавца с лестницы. Надоели, ходят тут, жалуются”. Вот так вот. А теперь этот N известный поэт, в толстых журналах печатается. Надо будет как-нибудь спросить у него, дают ему девушки или не дают.
“Мы познакомились в сентябре 1996 года”. Верно ли, что вы оба долго не хотели знакомиться? Если да, то почему?
Скорее, не было оказии. Наши круги общения почти не пересекались, хотя мы знали о существовании друг друга. Нас, как я уже рассказывал, познакомили Алексей Кузин и Игорь Воротников, в тот момент мои недавние знакомые. Алексей выступал как “наставник” Бориса по литобъединению при Горном институте под названием “Горный родник”, которым руководил поэт Юрий Лобанцев и куда Борис ходил, будучи студентом. Как я потом узнал, Алексей хотел нас познакомить, потому что считал, что я окажу на “заблудшего” Бориса положительное влияние, и представлял меня Борису именно в таком качестве. Я думаю, причина того, что Борис, возможно, неохотно шел тогда в гости к Алексею, была в этом. “Заблудший” здесь означает, что Борис писал хулиганские стихи и ценил совсем не тех авторов, которых любили в “Горном роднике”, — например, Бродского. Настороженность Бориса, конечно, быстро прошла, как только мы начали разговор.
“Мы обменялись именами-паролями”. Какими именно — можете вспомнить?
Бродский, Рейн, Кушнер — петербургская школа. Блок, Анненский.
“Быстро выяснилось, что у нас схожие взгляды на поэзию”. Какими они были — эти взгляды?
Возможно, ответ на этот вопрос будет атавизмом, потому что в тот момент, за час-полтора общения, мы не смогли бы точно сформулировать друг другу свои взгляды. Тем не менее я думаю, что дело касалось предметности и человечности, которых мы требовали от стихов. Это означало, что стихотворение должно содержать мысль, чувство или конкретную ситуацию из жизни, иметь сюжет и даже упоминать реального человека. Не просто “человек в пейзаже”, а человек в конкретном пейзаже, как, например, в стихотворении Рейна “Рынок Андреевский, сквер и собор…” Эта позиция была осознанной, вырабатывалась, постепенно уточнялась. Мы ценили “предметных”, но не “метафорических” поэтов.
“Что Борис привозил из Петербурга и что составляло его тогдашнее чтение”. А куда ездили и что привозили (читали) вы сами в то время?
Я незадолго перед тем привез из Москвы много книг. “Праздник” Сергея Гандлевского, сборники Бахыта Кенжеева, Юрия Кублановского, трехтомник Георгия Иванова, “Избранное” Евгения Рейна, еще что-то. Если продолжить тему обмена книгами, то помню, что Борис с большим интересом принялся за Гандлевского, Слуцкого и Самойлова, которых я ему принес и которых он до этого не знал. Первые два с тех пор были для него очень важными поэтами. Позднее открытиями для Бориса стали Аркадий Штейнберг, Александр Сопровский (особенно, кроме стихов, его эссе “О книге Иова”), Владимир Гандельсман (кроме стихов, его “Запасные (так — запасные!) книжки”, все исчерканные), София Парнок, Игорь Холин. В свою очередь, Борис дал мне почитать Владимира Уфлянда, Генриха Сапгира, Глеба Горбовского, которых очень любил. Из философии — ранние вещи Льва Шестова, например, “На весах Иова”, “Добро в учении гр. Толстого и Ницше”, “Достоевский и Ницше” — определяющее чтение для Бориса. “Водолеевский” двухтомник Шестова был весь исчеркан его пометками. Еще Ницше — особенно “Рождение трагедии из духа музыки”. Из прозы — Довлатов, Алешковский, Достоевский, Гоголь. Главные поэты для Бориса были Блок и Анненский. Пушкина он знал досконально, и вообще его время. Еще Борис очень любил стихи Набокова (“Но мы уже летим в стеклянном шаре…” — это оттуда), знал наизусть много стихов Батюшкова, Баратынского, Дениса Давыдова. Очень любил Полонского и других “негромких” поэтов.
“Борис не любил далеко отходить от дома”. А Вторчермет? ЦПКиО? Общежитие жиркомбината? Такси, наконец, которых так много в его стихах? Неужели все это вымысел?
Это лирический герой Бориса — “гуляка праздный”, шатающийся по скверам, паркам и общежитиям. А “реальный” Борис был домоседом. Большую часть времени он читал и писал. Вытащить его из дома было очень трудно, если на то не было особых обстоятельств.
“Накапливались новые стихи, которые требовалось прочесть с листа”.
С какой скоростью они возникали? Раз в неделю или чаще?
Гораздо чаще. За неделю накапливалось стихотворений пять. Часть из них после “отлеживания” и контрольной оценки уничтожалась. По вышедшим после Бориной смерти книгам видно, с какой интенсивностью он работал.
Помните первое стихотворение, которое прочел вам Боря? И первое, которое прочли ему вы?
Таких подробностей я не помню. Но я помню, например, как мы стояли на Большом каменном мосту в Москве после визита к Рейну и Борис читал мне свое стихотворение “Прощание Гектора с Андромахой”. Со слезами на глазах Боря говорил, что эти стихи не брали в “Урал”, что в Екатеринбурге его никто не понимает, что ему плохо, душно на Урале. Это была правда. Он рвался в Петербург — там было общение, которого ему недоставало в Екатеринбурге, там все дышало литературой, именно оттуда он привозил такие программные стихи, как “Над саквояжем в черной арке…”. Это стихотворение Борис, кстати, читал чрезвычайно торжественно.
“Однажды Боря, пока я ехал к нему на трамвае, то есть минут за
15–20, сочинил два — за себя и за меня — виртуозных сонета на тему “О Москве”. Можно ли получить от вас тексты этих двух сонетов? Уверен, их не только я прочел бы с интересом!
У меня их нет, к сожалению. А наизусть я не помню. Но это были виртуозные стихи, идеально отвечавшие задаче.
“Мы заполнили анкеты, вложили в конверты подборки и фотографии”. Можно узнать точное содержание этих подборок?
Ну, помилуйте, Алексей, разве я помню! Там были какие-то стихи того времени плюс эти злосчастные сонеты. Что я отчетливо помню, так это наш поход в фотоателье на улице Вайнера, где мы сфотографировались с мрачным видом, в стиле “суровые парни с Урала”. Борина фотография сохранилась — это та, на которой он в кепке и со скрещенными руками.
“В итоге мы заняли призовые места на этом конкурсе и даже получили денежные призы”. Можно узнать точные суммы? Дело давнее — вряд ли это секрет…
Не секрет. Это был студенческий конкурс. Борис занял первое место и получил 1000 рублей. Я занял третье и разбогател на 700 рублей. Мною деньги были обращены в книги, а Борис привез свою тысячу домой и отдал Ирине.
Кроме этой поездки в Москву — были иные поездки в столицу же, в Питер, на Обву, на Каму, еще куда-то? И были там забавные сюжеты?
Поездок было много, и забавных эпизодов тоже немало. Однажды мы ехали в поезде то ли в Москву, то ли в Пермь и говорили, понятно, о поэзии. Вагон был плацкартный, и какая-то бабка в платочке вдруг спросила, не писатели ли мы. Мы ответили, да, мол, натурально, писатели. Бабка радостно воскликнула: “Ой, вы мои касатики! Как мне повезло! Я вам сейчас прочитаю свои стихи” — и достала из котомки три толстые клеенчатые тетради. Борис мгновенно сориентировался и сказал, что он, вообще-то, больше по части прозы, зато вот его товарищ как раз известный поэт и критик. И свалил в тамбур курить, подлец. Деваться было некуда, и пришлось мне битый час слушать стихи графоманки, одобрительно мычать и давать ей идиотские советы типа “работать над стихом” и “больше читать”. Потом мы смеялись, что таких теток держат, наверное, в поэтическом аду, где они мучают проштрафившихся поэтов.
“Говорили о том, что их лаборатория в ближайшее время получит большой грант”. Боря рассказывал что-нибудь об этой лаборатории?
Борис учился в аспирантуре и работал младшим научным сотрудником в Институте геофизики УрО АН России, директором которого долгое время был его отец, Борис Петрович Рыжий. В описываемый момент Борис Петрович возглавлял одну из лабораторий института. Грант выделялся на какие-то исследования, подробностей, увы, не знаю. В то время (да и сейчас, конечно) зарплаты научных работников были сами знаете какие, и любые деньги пришлись бы кстати.
Борис иногда рассказывал о жизни института, в том числе кое-что смешное и грустное. Я помню один рассказ о том, как однажды он в пылу идеологической полемики, защищая рыночную экономику, сказал, что, мол, уже хорошо, что благодаря рынку мы можем нормально одеваться, покупать, например, джинсы. И вдруг увидел, что в джинсах-то он один, а все аспиранты из его группы одеты в обычные недорогие брюки и смеются, глядя на него.
“Петербургская литературная премия “Северная Пальмира”. Это была книга “И все такое…”?
Борис получил “Северную Пальмиру” посмертно, за единственную прижизненную книгу стихов “И все такое…”, вышедшую в 2000 году. Одна тысяча долларов, если не ошибаюсь.
“Поручик Дозморов изволили уже встать (или отобедать)?” Почему именно поручик — не ротмистр и не штабс-капитан, например?
Это была такая игра, будто мы два гусарских поручика, балующихся стишками в ссылке на Кавказ. Поручик — наверное, потому, что до этого звания в 1830–1840-е годы обычно дослуживались к нашему тогдашнему возрасту (22–23 года). Лермонтов примерно в те же годы был поручик, так что штабс-капитан — это явно перебор с пафосом.
“Обсуждали свежие стихи друг друга, прочитанные книги и журналы, новости с литературных фронтов, тыловые сводки”. А спорить при этом случалось? Если да — по какому поводу?
Я не помню жарких споров. Обычно, если Борис был с чем-нибудь не согласен, он хмурился, сосредоточенно курил и переводил разговор на другую тему. Или просто шел на кухню за новой порцией кофе. Вообще он старался гасить конфликты в дружеской среде и очно ни с кем не спорил. Он говорил, что его отец, Борис Петрович, так поступал в институте, тоже гасил конфликты. В недружеской среде Борис мог быть очень конфликтным.
“Рассказывали друг другу ужасы из детства”. Можно хотя бы по одному “ужасу” из вашего и Бориного детства услышать?
В Свердловске всякое бывало. В детстве я помню лужи крови в подъезде, где убили одного моего соседа-уголовника. Борис тоже рассказывал подобные истории из 80-х, упоминались Гутя, Череп и прочие персонажи. Кроме того, в юности и его, и меня не раз грабили на улице. А однажды Борис не дал своим приятелям запинать какого-то парня ногами — упал на него и не дал.
“В хорошем настроении, в дурном расположении”. Как часто Бориса посещали то и другое? Насколько быстро они менялись?
Перепады настроения у Бориса были частые, его буквально бросало из стороны в сторону. Я знаю, что в какие-то моменты он спасался чтением Алешковского, Довлатова. В какие-то — нет.
О недружеской среде и конфликтном Борисе. Курьезы при таких конфликтах были?
Происходившее в таких случаях курьезами не назовешь. Борис повышал градус разговора до опасного уровня, и если оппонент не лез за словом в карман, моего друга приходилось вынимать из драк. Однажды, кстати, это было как раз в Москве, весной 1997 года, во время того самого “нефтяного” студенческого поэтического конкурса, к нам в номер гостиницы, где мы жили, зашли какие-то студенты-стукачи, сели с нами пить чай под литературную беседу и очень топорно стали интересоваться, как мы относимся к правительству и что думаем о президенте и т.д. И Борис процитировал им какую-то эпиграмму Пушкина, с матерком, как это часто бывало у нашего классика. Молодые “пушкиноведы” как-то стушевались и быстро ушли. Интересно, что они написали в своих отчетах.
О Петербурге. Насколько часто Б. Рыжий ездил туда? Можете ли вы вспомнить самую первую на вашей памяти поездку? Или самую последнюю? Либо самую замечательную — по вашему мнению?
Борис, как я писал, рвался в Петербург и ездил туда два-три раза в год. Вместе мы были там несколько раз. Однажды, в 1999 году, в июне, мы поехали туда на какое-то громкое мероприятие, посвященное 200-летию Пушкина, куда нас позвал журнал “Звезда”. Борис выехал на пару дней раньше меня. Поезд Свердловск —Петербург приходит рано утром, часов в 5, и, когда я, заспанный, вышел из вагона на платформу, там стояли улыбающиеся Борис с Сашей Леонтьевым и Алексеем Кирдяновым, пришедшие встречать меня. Они гуляли всю ночь по Питеру, чтобы утром прийти на вокзал к моему поезду. Борис любил эффектные жесты.
Наталья Смирнова — прозаик, эссеист. По образованию филолог, долгое время преподавала литературу в Уральском государственном университете. Печаталась в журналах “Урал”, “Новый мир”, “Знамя” и др. Автор книг “Любовные истории цветов и овощей”, “Фабрикантша”, “Женская азбука” и др. В настоящее время живет в Москве, работает в журнале “Story”.
Такой голубчик — всех перессорил!
Из электронной переписки с Натальей Смирновой
25 февраля 2011. Н. Смирнова — А. Мельникову
Здравствуйте, Алексей. Пишут про Рыжего по-всякому. Всякие стонущие мемории или благостные, сглаживающие, у меня вызывают протест, потому что не совпадают с ощущением человека. Борька на самом деле был резкий и много что себе позволял. Но нужно учитывать интересы семьи, реноме и прочее, а следовательно, некоторые аспекты придется напрочь исключить. Что, может быть, проще. В любом случае, кто бы и что ни писал или ни говорил, пойдет мифотворчество. И у каждого этот миф свой, отсюда разброс, когда тому, кто человека лично не знал, все кажется противоречивым, а цельного характера нет. Вы, например, как себе представляете Рыжего? Допустим, он утром встает и чем занимается?
26 февраля 2011. А. Мельников — Н. Смирновой
Каким я себе представляю Рыжего? Прежде всего: утром Рыжий сам не встанет, его разбудит кто-то. Родители, если БР ночевал у них. Но там он чаще спал днем, чем ночью. Жена, если БР ночует дома. Значит, накануне возлияний не было или почти не было; в подпитии к жене он не являлся (почти). Хозяева, если БР заночевал в гостях — не с того, что водки там много, а с того, что там много стихов. Вообще — суточное утро для Рыжего наступало вечером! Лечь спать в 07.00. — такое было часто. И такой график ему больше нравился…
27 февраля 2011. Н. Смирнова — А. Мельникову
Вот. Ничего с моими представлениями не совпадает. Был вообще длинный период, когда он звонил каждое утро и мы подолгу болтали. И обзванивал он по кругу. А если вдруг два телефона, по которым он звонил, оказывались заняты, то выяснял, не беседовала ли я, допустим, с Дозморовым. А насчет будить его — это бесполезно вообще.
28 февраля 2011. А. Мельников — Н. Смирновой
Как вы познакомились с БР? Сколько времени были знакомы?
1 марта 2011. Н. Смирнова — А. Мельникову
С.И. Чупринин в “Знамени”, когда я отвозила в журнал свои рассказы, дал мне бланк анкет для Соросовской энциклопедии. Там нужны были сведения обо всех екатеринбургских авторах, у кого была хоть одна книга. Часть их заполнили в наших творческих союзах, “бессоюзных” авторов я просто обзванивала. Боря сам мне позвонил (9 марта 2000), сославшись на Дозморова. Накануне, 8 марта, меня по телефону отчитал Герман Дробиз, и охота возиться с этими анкетами окончательно пропала, тем более что авторы постоянно зазывали выпить-поговорить. С анкетой (“Записывайте!”) Рыжий меня морочил, сочинял какие-то адские названия сборников, и только бланки портили. Потом позвал к себе. Ужасно напирал, клялся, что позовет еще поэтов и все анкеты заполним. Долго пререкались, в конце концов я сломалась — решила раз в жизни посмотреть на благополучного поэта (такой у меня был уровень информированности касательно Рыжего).
У него дома были мама, папа, Лена Тиновская и Олег Дозморов. Выехала на Московскую горку часов в 9 вечера, назад вернулась в 4 ночи. Вместе со всей компанией и оставив его родителям свой домашний телефон. Все это время они читали стихи, я слушала. У меня дома тоже. Потом, правда, возникла проблема — Лена с Олегом под утро ушли, а вот Боря нет. Но, собственно, никто его не гнал. Уже понятно было, с кем имеешь дело. Он сразу захватывал пространство, и время тоже. Борис Петрович мне в следующие дни постоянно звонил — беспокоился. Я не очень понимала, почему так важно знать, спит он или ест. Какие-то поразительные родители. Ни про его болезнь, ни про семью Рыжего я не знала. Слышала от Верникова имя и что лауреат.
И что они втроем (Верников, Рыжий и Тягунов) на премиальные деньги собираются издать книгу стихов “Трезубец”. Боря меня воспринимал как “жену Богданова”. Развод пятилетней давности в расчет не брался. У него был лозунг, что “сорокалетних надо убирать”, имелось в виду поэтов, а Богданов был как раз из этих. И женщин этих сорокалетних тоже лучше прибрать к рукам. Но когда они у меня встретились, Боря слупил с Богданова пиво, и начались стихи, а Игорь иронично жаловался: “Кажется, что даже мозг опух. Еще один лауреат — и мне конец”. И как-то сразу вспомнились приезды А. Еременко.
Когда мы виделись в последний раз, я не помню. Не помню, какой раз был последним. В апреле, наверное, 2001-го. Может быть, когда ездили обедать к Голубицким. Мы с его женой Мариной решили познакомить Голубицого с Рыжим. И она придумала такой дневной обед, с осетровой ухой, но без спиртного. Боря с хозяином дома на пару читали Кушнера.
Но не уверена, что именно этот раз был последним. До этого, в феврале, были Курицынские чтения, и там были всякие события, и еще ездили на Вторчик — он на этом настоял. Ему надо было мне это все показать. И упрекнуть: “Ты же это все видела, знаешь, почему не пишешь?” И гордо сказать: “Вот откуда девчонок берем!” Одну маленькую строгую девочку он из этого гетто вытащил. Полюбил и спас. Но там был мрак: квартира его друга, где в пустых комнатах на матрацах полуголые тела, а рядом шприцы. Куда пострашней дворов, где я провела советское детство. Я туда и не хотела, — что я там не видела? Но выяснилось, что не видела. А ведь это были его товарищи, он с ними в школе учился, самолетики запускал. И этих своих подопечных ему надо было кому-то пристроить, а никто не брал.
Но последние месяц-полтора — в основном общались по телефону. Он звонил обычно часов в 10, почти каждый день (до меня — Дозморову). Насчет тем — все что угодно. Аполлон Григорьев, Боратынский, Набоков, Казарин, Славникова, Верников, Коляда. Тех, с кем общался, исследовал во всех смыслах. Всякие ненавистные литературные люди, типа Дмитрия Кузьмина, или, наоборот, хорошие, типа Ильи Кукулина. Гадость постмодернистская (по его понятиям). Про своих детей говорили, про школу. Про “Антибукер”. Про кодировку. И про “Город без наркотиков” — он дико переживал за С. Я ему рассказывала про Кабанова и его Никиту-бесогона (это ройзмановский товарищ и его любимая икона над столом в офисе, вооружившись которой он наркомов “лечил”, а может, и до сих пор лечит). Боря тогда над этой историей смеялся, но кто-то потом мне сказал — Борис Петрович, кажется, что он С. таки к Ройзману отправил.
Про Боратынского у него пассаж был совсем уж неожиданный. По-моему, я где-то его записала, но это надо поднимать. Насчет дат я боюсь ошибиться. Например, телепередачу “Магический кристалл”, которую Элеонора Корнилова снимала, мы смотрели у меня дома, вчетвером, еще с Верниковым и Богдановым, но когда ее показали, я не помню.
На похоронах люди вспоминали, что Боря собирался с ними вместе что-то делать, в чем-то участвовать. У всех были планы, он всем что-то обещал. Мы с ним собирались гулять в парке Маяковского. Я этот парк тоже люблю, я возле него выросла.
Вот, собственно, все. То есть практически ничего. Просто ответы на вопросы. Поверьте мне, жанр интервью не годится. Я написала процента три и галопом. Формат, на котором вы настаиваете, ограничивает.
2 марта 2011. А. Мельников — Н. Смирновой
Остались 3 вопроса и 1 просьба. “Борька на самом деле был резкий…” Как это проявлялось? “Много что себе позволял…” Позволял — что именно? “Мемории… благостные… вызывают протест, потому что не совпадают с ощущением человека…” Был ли эпизод, фокусирующий ваше ощущение от Рыжего в целом? Прилагаю к письму апокриф, записанный мною в Екатеринбурге. Хочу показать вам — устная традиция уже обволакивает Рыжего. Отсюда важность личных свидетельств, включая ваши! Если можно — прокомментируйте.
Бесят меня гопники! (Записано 26 декабря 2006)
Н.Н. шла однажды с Б.Рыжим по улице в Екатеринбурге. Оба пьяненькие, но не в дым. Вдруг видят — перед ними идет бритоголовый мужик в темном спортивном костюме. На пальцах — портачки, в общем, типичный гопник. Рыжий сказал: “Бесят меня гопники! Че они тут ходят…” Он догнал мужика, сшиб с него шапку. Тот развернулся, начал отмахиваться. Н.Н. начала истерично хохотать — это у нее обычная реакция на драку. Рыжий, похоже, понял, что избиения не будет, будет драка: а ему она зачем? Он кинулся к противнику, схватил за “олимпийку” и натянул ее на голову гопника. Затем нанес серию ударов по временно ослепленному противнику. Не дожидаясь последствий, Н.Н. и Б. Рыжий рванули подальше…
3 марта 2011. Н. Смирнова — А. Мельникову
Апокриф прочла, очень даже весело. История моя, но фактура переврана. Худло это, то есть художественная ложь. Отчасти свист, но очень грамотный. Я не помню, печатал ли Игорь Сахновский эту мою историю (отрывки из будущей “Женской азбуки”, 2003 г.) в “Я покупаю”, но стало интересно.
Развейте мои сомнения, пожалуйста. Кто эти люди, с чьих слов записано? По-моему, это шутки. Это вас морочат или вы меня морочите? Как я могу комментировать шутки? Даже сомневаюсь, о том ли случае идет речь, когда такси ловили на улице Мира и этот злосчастный студент подвернулся. Из Манежа шел со спортивной сумкой. Я действительно смеялась — нужно было видеть его лицо, в самой драке-то как раз ничего смешного не было — все очки в одни ворота. Избиение младенца. Только младенец был Борьки вдвое крупней.
Но, может, он всякий раз, гуляя, кого-то колотил? Хотя что-то не верится. В общем, прошу, сдайте автора, а я за это вышлю вам свой текст 2001 года написания, вытащу из полного варианта книги (он туда не вошел) и коммент.
А то у меня мозг задымился от сомнений. И там еще фигуранты под финал смылись. Что-то я это слабо себе представляю в оригинале. Я этого безумца драться с Борей отговаривала. Типа: “Ну ты что, совсем дурак? Не видишь, что ли, он боксер? У тебя зубы свои? А у него вставные”. На что Боря, слезши с жертвы, а он его оседлал и тулуп его дурацкий завернул ему на голову, упрекнул: “Ты зачем ему про зубы сказала?” Дозморову я это точно рассказывала, он смеялся и еще сказал, как это называется, — слоника сделать, что ли.
Про зубы я в свой спич вставила, видимо, потому, что факт меня потряс. Я не давала Борьке срывать зубами крышку с пивной бутылки, а он сказал — по фигу, зубы вставные. Я заспорила — а чего их портить? Тогда он взял блокнот и написал там расписку, что, когда я потеряю зубы, он обязуется сделать мне новые. Надо как-то эту расписку найти.
Мне кажется, что апокриф сделан очень знающим человеком. Студент, кстати, пострадал неизвестно почему. Гопником не был, это точно. У него был изумленно-напуганный вид человека, которого настиг армагеддец.
Выпивать с Рыжим, кстати, нереально. Ну, или в пропорции 1:7. Кто-то должен был контролировать мир. Он просто с дивана встал — настольная лампа вдребезги. Зацепил. За три его “присутственных” дня я выматывалась насмерть. А родители были всегда начеку — не ушел бы, не подрался б, не запил… По семь звонков в день — что он делает? Он ел? И когда однажды я соврала Маргарите Михайловне, что его нет, она меня сразу поправила: вы же собирались к Голубицким. Боря им абсолютно все рассказывал. Не знаю степени подробности, но, во всяком случае, после вечера в ЦДРИ в Москве она мне дала понять, что характер наших отношений ей был ясен. Границ их толерантности, похоже, не было. Меня это с первого дня поразило: ночных гостей сына супом кормить. Святые люди.
4 марта 2011. А. Мельников — Н. Смирновой
Я рад, что апокриф вас позабавил. Ни Дозморов, ни кто-либо другой мне их не диктовал. Этот текст записан мной. А вот с чьих слов — это вопрос… Видите ли, весной 2004 года я стал счастливым обладателем книги Б. Рыжего “Стихи 1993–2001”. Заболев Борей, я начал читать и слушать всех, кто писал и говорил о нем хоть слово… Включая публикации О. Дозморова и А. Кузина, Ю. Казарина и Л. Миллер. И выслушал я десятки длинных и кратких меморий от десятков же людей, видевших БР хотя бы мельком в “Урале”, в УрГУ, в “Уральском следопыте” и т.д. В частности,
5 мая 2005 г. я взял интервью у Кейса Верхейла в гостинице “Центральная”. А 3 марта 2011 г. — у Сергея Лузина в Городке чекистов, на квартире
О. Рыжей (Екатеринбург).
5 марта 2011. Н. Смирнова — А. Мельникову
Алексей, спасибо за признание. Что-то вы долго кололись. Ниже — история из “Женской азбуки”. Попыталась найти, была ли она опубликована в “Я покупаю”, — не нашла нужных номеров. Так что выяснить, была ли она напечатана, не смогла. Но рассказать могла кому угодно, это все-таки был стресс и шок, а от них избавляюсь, если сумею ужасное или необъяснимое пересказать смешно. Эту выходку я объяснить не могла и просто зафиксировала потрясение.
Этот рассказ — тоже худло. В гости мы не собирались, только он.
К Верникову. Но поскольку я вечно всем обещала — и родителям, и Саше, что либо отправлю, либо вообще довезу до места, то пошла проводить до угла Мира — Малышева. Там и ловили такси после этого ужастика.
И еще: там персонаж “крошечный и невзрачный”, чего о Рыжем не скажешь. Он спрашивал: “Как ты думаешь, я красивый?”, и я честно отвечала: “Неотразимый. Но это не то, что красота. Это лучше”. Он ответом удовлетворился, хотя, похоже, предпочел бы красоту. Любви и похвал ему вечно не хватало. Не каждому мужчине с детства достается обожание трех женщин в семье, и потом это приходилось добывать, провоцировать, вытягивать. Приедет, позвонит кому-нибудь, час болтает, потом изучает лицо: “Ты не ревнуешь?” Вот что мне стоило соврать, что ревную? Но нельзя. И врать нельзя — слишком чуткий, и даже звонить ему не стоило. Поднимаешь трубку и кладешь. Круги по квартире — поднимаешь и кладешь. Если вытерпеть недели три — врывался с упреком: почему не звонила? Так было правильно.
Насчет мифов и баек: он однажды заходил в гости с парочкой — парнем и девушкой (с журфака). Его, кажется, звали Сергей, но был ли он журналистом, не помню. Он полчаса травил байки про Рыжего. Они были, как из плутовского романа: как Рыжий того надул, тех обвел, там соврал, а тут был пойман, но ловко вывернулся. И видно было, что парень этот Борьку нежно любит. Истории были смешные и похожи на непридуманные — Рыжий смеялся. Был счастлив. Узнать бы, кто этот человек. Может, вы знаете?
Драка
Однажды отправились с Петькой в гости, выпив пива и поклявшись друг другу в любви. Он выпил семь бутылок, а я одну. Нас обгоняет прохожий, и Петька вдруг остервенело пинает его спортивную сумку. Тот оборачивается и с ходу врезает ему в ухо.
Меня прошибает хохот — они кажутся мне придурками. Я принимаюсь его ругать, то есть не Петьку, понятно, а прохожего: “Не видишь, человеку подраться не с кем? Тебе это надо?” Тот подбирает сумку и с напрягом в спине удаляется. Петька швыряет шапку в снег и припускает за ним вертлявой походочкой, руки в карманах. По пути скидывает куртку, а на улице минус пятнадцать. Пока я подбирала вещи, начался второй раунд. Петька, как обезьяна, с разбегу вспрыгнул на парня и уронил, а тот на четвереньках пытался выпутаться из куртки, которая оказалась на голове. У меня от смеха ноги подгибаются — невозможно смотреть, тем более что парень огромный и красивый, а Петька крошечный и невзрачный.
Слезы текут, я смеюсь и ругаю красавца: “Ты что, с дуба рухнул? Говорят, не связывайся. Он пьян, тем более — боксер. И зубы у него вставные. А у тебя свои? Так и шел бы себе. Чего заелся?” Тот поднялся, и ну совсем ничего не понимает — опять в драку. Тогда я Петьку отпихнула, и тот почему-то сразу послушался.
Считается, что Петька — редкий псих, а оказалось, что таких дуриков и на улице полно. Петька одевается, смотрит косо, самого потряхивает: “Ты зачем ему про зубы рассказала?” Я спрашиваю:
— А ты зачем к нему полез?
— А он зачем передо мной шел?
Вот и выходи после этого на улицу. Одно из двух — либо там все неадекватные, либо психоз заразен.
Затея писать расписку была Борина. Типа могу расписку навалять. Я сказала: отлично, валяй, подвинула свой ежедневник, написала там “Расписка”, дальше — его почерк. Текст тоже его — я не видела, что он пишет:
“Я, Рыжий Борис Борисович, обязуюсь вставить зубы Смирновой Наталье Вениаминовне, каких бы денег ни стоило сие мероприятие. За сим подписываюсь. Б. Рыжий 10.01.2001”.
Насчет сильного ОДНОГО впечатления — я теряюсь. Он был одно сплошное сильное впечатление. В Москве (еще при жизни Бори) меня спросил Дм. Быков, какой человек Рыжий. Поэт, понятно, а вот человек какой? Я разулыбалась: “Такой голубчик… Всех перессорил”.
Может, сказать, как о грозе? Он сильно наэлектризовывал. Создавал вокруг напряжение.
Я сегодня ходила в ПЕН-клуб. Олег Хлебников, поэт и редактор отдела культуры “Новой газеты” (я для них писала о Боре небольшое эссе в 2002-м кажется), поздравил со спектаклем в театре Фоменко. И сам предложил написать, если нужно, о стихах Рыжего для “Урала”. Хлебников еще сказал, что в этом поколении было всего два крупных имени: Борис Рыжий и Денис Новиков, но Денис умер от передоза, и потому о нем стыдливо молчат, а Боре “повезло” больше. Будем надеяться.
Из-за этой единственной статьи в “Новой газете” мне писала из Екатеринбурга одна аспирантка, филолог, ей надо было атрибутировать цитату про Вторчик. Моя она или нет, потому что по-разному встречается. Я эту загулявшую цитату видела — и в “Знамени” в кавычках без ссылки, и в программке Фоменко, поудивлялась, но это, скажем так, не очень для меня важно, кто что у кого передрал, я не жмот. Но это я к тому, чтобы спросить, что вы делаете? Сопоставляете мифологию с реальностью как она есть? Но ведь и эта, вторая, субъективна.